Спонтанный вигилантизм и конфликтогенный потенциал повседневного интернет-дискурса

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и ЭИСИ в рамках научного проекта № 21-011-31445 «Цифровой вигилантизм и практики формирования публичных ценностей: захват сетевого гражданского общества?»
The reported study was funded by RFBR and EISR according to the research project № 21-011-31445 “Digital vigilantism and the practice of creating public values: hijacking network civil society?”

Коммуникация в условиях постправды. В последние десятилетия с развитием современных информационных технологий и ростом поляризации современных обществ сложилась весьма своеобразная система коммуникации, обладающая высоким конфликтогенным потенциалом.

В социальных науках эта тенденция была концептуализирована как «эпоха постправды». Феномен постправды представляет собой ситуацию, когда рациональная дискуссия между оппонентами сводится к несвязанным друг с другом односторонним монологам, игнорирующим позицию противоположной стороны. Хотя наиболее часто постправда ассоциируется с понятием «фальшивых новостей» (или fake news), её суть гораздо глубже и не сводится к некорректному или лживому освещению происходящих событий.

Название «постправда» скрывает за собой факт коммуникативной неуправляемости общества. Её результатом становится социальная поляризация, отсутствие диалога между отдельными частями общества, дробление общей повестки дня и как результат – рост конфликтогенного потенциала. Как отмечает Р. Пицциотто, «концепт постправды играет более существенную роль как категория, фиксирующая «глубокую неудовлетворенность статус-кво» ^[16].

Условиями постправды выступает наличие двух и более антагонистических акторов, которые претендуют на право маркировать противоположные взгляды как неверные. За пределами фальшивых и правдивых новостей и определения событий как настоящих или вымышленных открывается гораздо более сложный мир маркирования политических и социальных субъектов как «своих» и «чужих», а их ценностей и представлений о практиках как нормальных и ненормальных.

Успех постправды связан с реконструкцией коммуникативного пространства. Эпоха сепаратных гомогенных информационно-коммуникативных сред в рамках национальных государств прекратилась с распространением спутникового телевидения и Интернета. Однако это не привело вопреки прогнозам технооптимистов ^[12] к формированию общего универсального коммуникативного пространства. Не случилось ни «конца истории» ^[9], ни смерти идеологий ^{[3] [4]}.

От публичной сферы к эхо-камерам. Своеобразным идеалом виртуальной коммуникации могла стать современная модификация концептуализированной Ю. Хабермасом публичной сферы. В современной интерпретации эта модель могла найти развитие в виде транснациональной публичной сферы ^[10]. Хотя сама идея изначально основывалась на анализе буржуазных публичных сфер прошлого, очень скоро она стала рассматриваться как нормативная теория для современной коммуникации.

Арендтовско-хабермасианская традиция связана с идеализацией рациональной коммуникации, воплощением которой, по Хабермасу, как раз и является публичная сфера. Наивность этих идей была во многом связана с допущением, что политические акторы, забыв о своих амбициях, будут следовать четко установленным правилам дебатов ^[2].

Еще более веским аргументом против трансграничной публичной сферы стала коммуникативная балканизация. Вместо формирования универсального глобального коммуникативного пространства, развитие современных средств коммуникации привело к дроблению национальных коммуникативных сред, свидетельством чему стало появление таких феноменов как пузыри-фильтров и эхо-камеры ^{[8, С. 84-88]}.

Эхо-камера представляет собой замкнутое гомогенное по взглядам сообщество, в котором высказанное индивидом мнение «отзывается» со стороны единомышленников подобно эффекту эхо. Дискуссии в эхо-камерах не носят ни принципиального, ни конфронтационного характера, а своей целью ставят поддержание устоявшихся представлений. Именно эхо-камеры являются одной из наиболее ярких иллюстраций политики постправды ^{[8, С. 86]}.

Как отмечает Г. Теллериа, «сегодняшняя публичная сфера — не что иное, как эхо-камера» ^[17]. Современная «публичная сфера» лишена рациональности, правильности и правдивости, а современные медиа скрывают реальность с помощь фрейминга, прайминга, манипулирования данными и других тактик ^[17].

Эхо-камеры способствуют поляризации общества. Поскольку общественная дискуссия в условиях постправды невозможна, эхо-камеры становятся факторами общественной нестабильности и конфликтов.

Третьи пространства. В условиях поляризации политического пространства все большее значение обретают общие для представителей различных политических взглядов коммуникативные площадки. Места, где люди оказываются освобождены от политической повестки дня, любого политизированного контекста и стремятся говорить на релевантные для них темы.

Концепция третьих пространств родилась из идеи «третьих мест» Р. Ольденбурга ^[15] – общественных пространств за пределами дома и работы. По сути речь о местах досуга, которые в обычной реальности формируются в кафе, магазинах и клубах, а в виртуальной – на многочисленных тематических форумах. В рамках таких мест встречи ведутся повседневные беседы, которые не ставят своей основной целью обсуждение политических проблем. В современной трактовке концепции «третьих пространств» акцент сделан именно на неформальных, повседневных разговорах, которые происходят в Интернете ^{[8] [18]}.

Третьи пространства важны потому, что они так или иначе становятся сферами воздействия более тонких и гибких политических технологий, и в то же время в большей степени выражают реальные потребности обывателей. В третьих пространствах гораздо менее ощутимо влияние политических акторов. Также они не предполагают наличия традиционных политических медиаторов и «аккумуляторов» общественного мнения.

Вигилантизм. Вигилантизм непосредственно связан с конфликтом. Он порождается как конфликт – реакция на реальное или мнимое нарушение статус-кво, и существует как конфликт – реализация наказания нарушителя и продуцирование закрепляющих нормы практик, которое находит выражение в санкциях.

Вигилантизм представляет собой противоречивое явление. С одной стороны, он объединяет людей, завершающих государственные интенции там, где не срабатывают формальные институты. С другой – инициаторы вигилантских акций узурпируют право на вынесение решений и даже право на насилие. В связи с этим вигилантизм рассматривается в контексте т. н. «захвата гражданского общества» ^[14].

Критика вигилантизма носит ситуационный характер. Роль вигиланта как продолжателя инициатив государственной власти не только находит критику ^[11], но и порождает противодействие других групп. В то же время заметен и противоположный вектор – узурпация инициативы и присвоение права на насилие становится распространенным положительным нарративом в культуре. Современная популярная культура замещает традиционных героев-лидеров героями-вигилантами. Персонажи кинокомиксов не ведут за собой, а находятся в стороне от общества, выступая его спасителями, не отождествляясь с обществом. Сама западная культура, одобряя неформальные, в т.ч. вигилантские практики, подталкивает к тому, чтобы правосудие и формулирование норм происходили на периферии социальных институтов, исходили из неформальных практик. Подталкивает к этому и синоптическая модель современного общества – множество реципиентов, не являющихся участниками событий, получают информацию, имеют возможность следить за событиями и, не участвуя в общественной дискуссии, индивидуально выносить суждение о поведении других и санкциях в их отношении.

В цифровом пространстве, где вигиланты не могут использовать самый простой инструмент – насилие, им приходится прибегать к более ухищренным практикам. Основные из них – нейминг (публикация персональных данных – имени, места проживания) и шейминг («опозоривание», «пристыжение» за нарушение нормы) ^[1].

Два наиболее значимых типа вигилантизма – институциональный тип, где инициатором санкций за нарушение норм являются организованные группы, и спонтанный, где кампания «возмездия» разворачивается неорганизованно по инициативе отдельной персоны, а вигилантские практики осуществляются онлайновыми толпами.

Если институциональный цифровой вигилантизм распространяется через специальные паблики, сообщества в социальных сетях, то спонтанный вигилантизм образуется в повседневном дискурсе.

Конфликтогенным потенциалом обладают оба типа. Институционализированный вигилантизм является более опасным, т. к. способствуют не только цифровому давлению на нарушителей норм, но и применению физического насилия. Спонтанный вигилантизм может оказывать давление на нарушителя и его окружение путем информационной кампании в духе «культуры отмены», но также имеет и тенденцию к постепенной институционализации – организации вигилантов в сплоченные скоординированные группы, занимающиеся системным ответом на нарушения норм и зачастую провокациями в отношении потенциальных нарушителей в целях их наказания.

Как отмечает М.О. Орлов, «конфликтогенность информационного пространства становится более ощутима в качестве рискообразующего фактора» ^{[5, С. 486]}. В связи с этим интерес представляют и т. н. «третьи пространства» как дискурсивная среда, в которой происходит формирование социальных норм через отстаивание персональных и групповых ценностей. Третьи пространства оказываются своеобразным «трамплином» для перевода отдельных вопросов из повседневных разговоров в общественную повестку дня.

С исследовательской точки зрения, представляется интересным, каким конфликтогенным потенциалом в контексте вигилантизма обладает дискурсивная среда «третьих пространств» и какие темы, характерные для вигилантской проблематики, затрагиваются в таких сообществах. Часть из таких тем может стать триггером для спонтанной вигилантской расправы, другая – для институционализации проблемы, организации вокруг нее движения, либо аккумуляции проблематики в повестку дня уже имеющейся вигилантской организации.

Выборка исследования. Для исследования спонтанного вигилантизма был собран корпус, состоящий из постов сообществ «Подслушано» социальной сети Вконтакте в 15 городах с численностью постоянного населения миллион и более за последние два года c сентября 2019 по сентябрь 2021 года (Таблица 1).

Ориентация в выборке на городское население обусловлена тем, что урбанизация повышает вероятность возникновения вигилантских движений. С одной стороны, вигилантизм является проявлением массовидных явлений, характерных для крупных городов. Он возникает в условиях, когда незнакомые люди максимально приближаются друг к другу и ожидают друг от друга соблюдения понятных им правил игры. Частотность взаимодействий с другими людьми подталкивает к выражению недовольства, если другие не разделяют конвенциональные ценности и не соблюдают общепринятые правила. С другой стороны, сами крупные города являются средой распространения массовых социальных тревог ^[6], что способствует формированию соответствующего дискурса в интернет-среде. Популярный среди пользователей социальных сетей проект «Подслушано» является прекрасным примером виртуальных третьих пространств, открывающих возможность анонимно поделиться повседневными событиями, как правило не публикуемыми в медиа, с жителями той же географической локации.

Таблица 1. Описание выборки исследования спонтанного вигилантизма в России

Город	Сообщество	Ссылка	Количество подписчиков	Количество постов
Москва	Подслушано Москва	https://vk.com/podslushanomoskwa	122734	28852
Санкт-Петербург	Подслушано в Питере Санкт-Петербург СПБ	https://vk.com/sbpears	247270	14683
Новосибирск	ПОДСЛУШАНО НОВОСИБИРСК	https://vk.com/pdsnvs	120955	18323
Екатеринбург	Подслушано Екатеринбург	https://vk.com/podsekb	78512	7768
Казань	Подслушано Казань	https://vk.com/overhearkazan	185231	27985
Нижний Новгород	Подслушано Нижний Новгород	© 1998 – 2024 Nota Bene. Publishing Technologies. NB-Media Ltd.