Осмысление и практики будущего в истории и современности

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

В сложной и неопределенной ситуации современности, чтобы понять, каким образом действовать, в каком направлении осуществлять социальные преобразования, все чаще прибегают к «практикам будущего», «работе с будущим» (прогнозированию, программированию и социальному проектированию, стратегиям форсайт, изображению будущих событий в художественных произведениях, утопиях и пр.). Один из многочисленных ранних примеров работы с будущим ‒ романы А. Богданова «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэнни» (1912). Здесь и прогнозирование того, как будет организовано социалистическое хозяйство (на принципах распределения и расчета потребностей), но также прогноз возможного трагического развития революции, с одной стороны, в силу неготовности пролетариата, с другой ‒ противоречивого развития хозяйства и экономики. И художественное предвидение конфликта интеллигенции и интеллектуалов с рабочими и социалистическими вождями. И утопия о конце света в романе «Инженер Мэнни» (см. ^[7]).

Если в романах Богданова понимание будущего еще нужно выявить (реконструировать), то в технологии форсайт оно кладется как основное содержание работы, именно задание будущего и работа с ним здесь являются основными. Например¸ «Центр стратегических исследований Сибирского федерального университета несколько лет тому назад опубликовал результаты интересного аналитического доклада “Будущее высшей школы в России: экспертный взгляд”. Хотя авторы и эксперты этого доклада, среди которых есть известные философы и педагоги, подчеркивают, что будущее в отношении развития высшей школы в достаточной степени неопределенно, они, тем не менее, используя методы форсайт-исследования, характеризуют это будущее и прорисовывают в нескольких сценариях траекторию развития школы в России… Важно, ‒ отмечают авторы, ‒ чтобы образ будущего не был лишь политической декларацией, а действительно схватывал происходящие изменения и перспективы мирового и странового развития<…> В рамках проекта предполагается: 1) построение картины будущего высшей школы в России – исследование разворачивающихся тенденций, возможных критических ситуаций, изменений миссии и функций высшей школы по отношению к обществу, перспективных технологий образовательной и научной деятельности, ожидаемой активности различных субъектов в сфере образования, исследований и инноваций; 2) оформление поля сценариев, определение «желаемого будущего» (базового сценария) и дорожной карты “движения в будущее”; 3) определение требований к политике государства и управлению высшей школой с точки зрения «движения в желаемое будущее.» ^{[2, c. 7-8] [9, c. 8-9]}

В опубликованном проекте есть ответы на все три указанные задачи, и я анализировал насколько можно считать их удовлетворительными и правильными ^[9]. Проблема в другом, в России не удается создать эффективные экспертные сообщества. Например, вот как определяют технологию форсайт и характеризуют российское экспертное сообщество авторы другого проекта (руководитель С.А. Смирнов). «Если суммировать специфику проведения форсайтных исследований и реализации мировых форсайтов, – пишут они, – то можно выделить несколько базовых отличий форсайта от иных проектов и исследований. 1. Форсайт предполагает обязательно работу с понятиями, с семантикой предмета. Необходимо ясно представить то, что хочется увидеть в будущем… Предмет становится «сложным популятивным объектом», результатом конфигурирования различных представлений… 2. Форсайт работает в длинном лаге, с горизонтом в 20, 30, 50 лет… 3. Форсайт отличается от прогноза тем, что прогноз предполагает линейное движение и изменение готовых объектов при сохранении нынешнего понимания вещей, нынешних скоростей и стилей жизни и проч. … Форсайт строится на допущении неожиданных рисков и на конкуренции представлений. За будущее идет борьба. За будущее конкурируют разные группы людей. Поэтому не может быть одной модели и не может быть единственного образа будущего. Их много и все они друг с другом соприкасаются, взаимодействуют и конкурируют… (но если мы не знаем, какое будущее победит, то не должны ли ввести понятие «неопределенного будущего? ‒ В.Р.) 4. Будущее в этой связи не прогнозируется, оно не является неким отдаленным горизонтом. Будущее рукотворно. Оно конструируется. И за него придется отвечать перед будущими поколениями… Будущее не является прямым продолжением прошлого. Будущее может быть радикально иным, не являться результатом прошлого и настоящего… 6. А поэтому форсайт предполагает пошаговое движение к будущему. Он предполагает построение дорожных карт к будущему… Многие проекты страдают именно тем, что даже при неплохой проработке образа будущего карты не выстраиваются, а делаются наспех, в формате абы как сляпанных планов мероприятий. Без ресурсов, без ответственных, без положенной карты движения, в которой обязательно прохождение указанных пунктов… Форсайтеры вместе с экспертными группами и сообществами должны предложить сугубо практическую альтернативу: если нас не устраивает то настоящее, которое мы переживаем, то что надо делать в ближайшее и отдаленное будущее, чтобы это настоящее изменить? Какие конкретно практики мы предлагаем?» ^{[5; 14]}.

«Судя по тексту доклада, в замысле у авторов проекта была надежда, во-первых, на экспертное сообщество, которое должно было выйти на общее согласованное видение будущего, во-вторых, на процедуры синтеза и конфигурирования экспертных знаний. Однако сами авторы, подводя итог своей работы, признают, что экспертное сообщество не удалось сформировать. Замечу, кстати, что слово эксперт произошло от греческого “знаток”. Смысл общественной экспертизы состоит не в том, чтобы выйти на согласованное знание, а наоборот, чтобы получить веер разных суждений и мнений экспертов, причем предполагается, что эксперты, например ученые, хотя реально могут принадлежать одному сообществу, тем не менее, имеют разные взгляды на интересующий вопрос. Синтезирование же экспертных знаний, на мой взгляд, выглядит неубедительным, к тому же, похоже, оно осуществлялось руководителем работы, а, следовательно, всегда можно спросить, почему его точка зрения взята за основную. Вот указанный, почти драматический, но очень честный итог. «Приведенная выше в двух вариантах самодиагностика экспертов показывает нам, как минимум, то, что экспертного сообщества как организованного и объединенного в горизонтальные связи мыслительного единения у нас, конечно, нет…

В России проблема экспертного сообщества по-прежнему остается нерешенной, хотя и в нашей стране проект долгосрочного прогнозирования уже развивается на протяжении 5 лет. Для российского экспертного сообщества характерно принятие решений в рамках узких групп влияния, а не в пространстве широкой коммуникативной платформы, количество устойчивых площадок, центров прогнозирования явно недостаточно. Причины этого можно найти и в ментальности российского экспертного сообщества и в низком уровне инновационной активности российских компаний, однако кажется справедливым предположить, что в России принципиально по-иному выстроены взаимоотношения между научно-технологическим, государственным и бизнес-секторами. Россия в силу своей национальной, государственной, политической и экономической специфики не является столь гомогенным обществом с высоким кредитом доверия государству, как Япония, кардинально отличается Британии, где малый бизнес не так далек от государства, как в нашей стране, и не интегрирована в масштабное единство Европейского пространства, как Германия. Инициатива государства в деле долгосрочного прогнозирования – это то, с чего начинала каждая из этих стран, однако в дальнейшем каждая из них избрала свое направление инновационной деятельности, и логично предполагать, что российский форсайт также должен быть методологически и организационно быть адаптирован под российский контекст. В противном случае разрыв между теорией и практикой, “верхами” и “низами”, где, по сути, и реализуются рекомендации – результаты форсайта аннулирует многолетнюю работу и финансовые инвестиции в сбор, анализ и описание возможных сценариев будущего нашей страны» ^{[5, c. 79, 84; 9]}.

Но вернемся к проекту образования. И здесь экспертное сообщество не было единым и достаточно компетентным. Следовательно, предлагаемый образ будущего российского образования представляет собой не правдоподобную картину или экспертные представления, которые определят в нужном направлении развитие образования, а скорее утопию. Кроме того, где уверенность, что на пути к будущему образованию сохранятся (или будут соответствовать предполагаемым в форсайте изменениям) основные условия и социальность, что они не изменятся кардинально, как это произошло в конце прошлого столетия?

Можно заметить, что в обоих проектах авторы исходили из определенного понимания будущего. Насколько оно было отрефлексированным и проработанным? В очень малой степени. А ведь от понимания будущего зависят и подходы и логика исследования. Пожалуй, этот недостаток характерен и для других практик будущего: они пользуются слабо отрефлексированным или неотрефлексированным вообще образом (пониманием, концептом) будущего. Если это так, то напрашивается задача охарактеризовать основные образы будущего.

Прежде всего, разведем «актуальное будущее» и образы будущего. Например, Френсис Бэкон в XVII столетии набросал в своих книгах такой образ будущего: человек овладеет природой, станет могущественным, создаст для этих целей науки о природе и «новую магию» (инженерию), построит новую социальную организацию, обеспечивающую решение этих задач ^{[10, с. 148-156]}. В целом этот проект (если мы сейчас исключим возникшие негативные последствия, но ведь автор проекта о них не догадывался) был реализован, и вторую половину XIX и первую половину ХХ столетия по отношению к бэконовскому замыслу и образу будущего можно охарактеризовать как актуальное будущее. То есть актуальное будущее ‒ это период, в котором мы живем и который мы видим сквозь призму того или иного исторического образа будущего. Наше актуальное будущее вполне можно назвать неопределенным, учитывая множество замыслов и образов будущего, появившихся в ХХ столетии (а мы сейчас в XXI) и невозможность предпочесть какое-то одно.

Теперь рассмотрим исторические образы будущего. Приведем сначала один исторический материал (кейс), где уже намечался образ будущего. Это диалог Платона «Государство». В нем есть фрагмент, где души перед очередным циклом жизни на земле (пока они еще находятся на небе, но должны опуститься на землю и войти в человеческое тело) должны выбрать свою будущую судьбу (разные судьбы представлены жребиями, которые предлагает богиня судьбы Лахесис).

«После этих слов прорицателя сразу же подошел тот, кому достался первый жребий, он взял себе жизнь могущественного тирана (перед этим Лахесис, бросавшая в толпу душ жребии, сказала: «Добродетель не есть достояние кого-либо одного, почитая или не почитая ее, каждый приобщается к ней больше или меньше. Это – вина избирающего, бог не виновен». – В.Р.). Из-за своего неразумия и ненасытности он произвел выбор, не поразмыслив, а там таилась роковая для него участь – пожирание собственных детей и другие всевозможные беды. Когда же он потом, не торопясь, поразмыслил, он начал бить себя в грудь, горевать, что, делая свой выбор, не посчитался с предупреждением прорицателя, винил в этих бедах не себя, а судьбу, богов – все что угодно, кроме себя самого…Случайно самой последней из всех выпал жребий идти душе Одиссея. Она помнила прежние тяготы и, отбросив всякое честолюбие, долго бродила, разыскивая жизнь обыкновенного человека, далекого от дел; наконец, она насилу нашла ее, где-то валявшуюся, все ведь ею пренебрегли, но душа Одиссея, чуть ее увидела, с радостью взяла себе» ^{[6, с. 417, 418-419]}.

Можно заметить, что начинают складываются три плана: настоящее, заданное ситуацией выбора судьбы; прошлое, посредством действия памяти («она помнила прежние тяготы») и будущее, с одной стороны, как актуальное попадание в определенную реальность в будущем времени («пожирание собственных детей и другие всевозможные беды»), с другой ‒ как потенциальное бытие (Одиссей хочет прожить спокойную жизнь «обыкновенного человека»). Спрашивается, что связывает эти три плана, каким образом прошлая и будущая жизнь определяют выбор в настоящем?

Во-первых, они связаны языком, в котором есть модальности времени. «Чтобы доказать существование времени, ‒ пишет Франсуа Жульен, ‒ достаточно единственного факта наличия спряжения (мы говорим “было” или “будет”). Бог, говорит Плотин, не может “ошибаться”, выражаясь так» ^{[3, с. 46]}. В то же время, например, китайский язык не имеет спряжений, он «не предназначен для того, чтобы производить различение между временами» и, как факт, в Китае нет понятия времени ^{[3, с. 46]}. Когда же в конце ХIХ в. китайцы «познакомились с европейской мыслью, они передали ‒ вынуждены были передать – термин “время” через неологизм, построенный на заимствовании из японского. “Время” было переведено на китайский как “между-моментами”, а пространство параллельно как “между-пустотами”» ^{[3, с. 74]}.

Во-вторых, указанные планы связаны процедурой реинкарнации: души подобно стрелкам часов движутся по кругу в одном направлении ‒ с неба переходят на землю и проживают жизнь в теле человека, а после его смерти идут на небо и живут там, затем снова опускаются на землю и т.д. В-третьих, прошлое, настоящее и будущее объединены у Платона его «философско-эзотерической концепцией правильной жизни. Правильная жизнь, убежден Платон, позволяет душе припомнить мир идей и богов, приобщиться к ним, и следовательно, ведет к спасению и блаженству ^{[11, с. 23-41]}. С точки зрения этой концепции прошлая жизнь Одиссея была неправильной, а будущая ведет к спасению, и первый шаг на этом пути ‒ правильный выбор судьбы.

Если иметь в виду анализируемый дискурс, то Платон намечает известную нам схему, а именно, что знание прошлого и будущего определяют действия и сознательную жизнь в настоящем. Хотя Платон считал построенную им картину мира и спасения объективной, Аристотель оценивал ее как субъективное построение самого Платона. Но если это субъективное построение и субъективный выбор, то разных будущих столько, сколько разных личностей. Подобное субъективное и множественное будущее можно назвать «субъективно-личностным». Это первый тип. К нему, например, относятся большинство эзотерических концепций будущего» ^[12].

Анализ этого кейса позволяет построить принципиальную схему будущего как образа (концепта и дискурса) Платона.

В концепции Платона будущее задается двояко: с одной стороны, это выбор человека (событие, образ, переживание, разные по отношению в прошедшему, настоящему и будущему), с другой ‒ объективное, деиндивидуальное отношение (во времени и процессе реин